Вот только разум, привыкший осмысливать происходящее, не смирялся. И все время полета дэйн, стискивая в руках повод фадира, пытался разобраться. Почему? Что бы случилось, ослушайся он и войди в Жилище? Выбирать между Василисой и Йеном? Почему? Что…

К моменту, когда крылатый конь спустился к подножию святилища Мораки, Волоран все понял. От острого прилива гнева впервые за многие-многие годы захотелось выплеснуть злость, не погасить ее усилием воли, а дать выход: что?то разрушить, свернуть шею колдуну, или, что желаннее, вездесущей Анаре, которая исковеркала судьбы стольких людей и магов.

— Глен! — он призвал колдуна, а сам думал, как бы сдержаться и не развеять это бесплотное ничтожество во веки веков.

Колдун, словно почувствовал истончившееся терпение Палача и мгновенно возник рядом, но тут же отпрянул, читая в глазах дэйна стылую ненависть.

— Что с тобой…

— Рассказывай.

Он не мог даже говорить с ним спокойно, хотя понимал, что сам Глен, в общем?то, ни в чем не виноват. Но рассудок отступал под натиском эмоций. Волоран пытался собрать свое хладнокровие по кусочкам, пытался вернуть спокойствие и равнодушие, которые сопровождали его всю его жизнь…

Не получалось!

— Лантеи убедили Зарию принять участие в обряде. Я сделал, как ты сказал — она поступит правильно.

— Ты веришь своему сообщнику?

— Да. Он не предаст.

— Он уже предал, — процедил дэйн.

— Нет, — Глен отступил на шаг, чувствуя волны стихийной силы, расползающиеся от Палача во все стороны. — Он никогда не был с Анарой. И я могу за него поручиться.

— Чего стоит ручательство колдуна?

— Я хоть раз вас подвел?

— Конечно, нет. Тебе ведь нужно тело, — Волоран скользнул ближе к призраку. — А иначе стал бы ты нам помогать. Но если мы изменим условия, а, колдун?

— Ты чего свирепствуешь? — искренне не понял Глен.

— Что если я скажу, что ты не получишь назад свое тело? Ничего не получишь.

— Дэйн…

— Я не стану тебя спасать. Не дам своей крови. Не верну к жизни.

— Но Грехобор…

— Тоже не пойдет, — дэйн сделал еще один скользящий шаг к собеседнику. — А знаешь, почему?

Тот отрицательно покачал головой.

— Его жену сделали колдуньей.

Волоран судорожно вздохнул и этот вздох напугал Глена, потому что больше походил на сдавленный рык.

— Они перечеркнули для моего брата единственную возможность…

— Дэйн…

— Благодаря таким, как ты, он не то, что счастлив не будет, он уже и человеком не станет. Вы — не просто зло. Вы — смердящая мертвечина и всему, к чему прикасаетесь, несете смерть души. Так зачем мне помогать тебе? Куда правильнее тебя убить. Тебя и остальных. И, поверь, я так и поступлю.

— И с Василисой тоже? — глухо спросил Глен.

Он был призраком. Духом. Он уже знал, что такое смерть. И уж чем-чем, а ею его было не испугать. Но Зария. Василиса. Они были так похожи и в тоже время разные. Кроме того, колдун не мог не понимать, что без Василисы не было бы у него возлюбленной. Именно стряпухины задор, беспечная веселость, вера в лучшее и жажда справедливости не дали Зарии сгинуть, не позволили ей переступить черту отчаяния. Наследница лантей была жива только благодаря своей подруге — хохотушке и веселушке.

Поэтому сейчас мысль о превращении Лиски в колдунью вызывала у мужчины оторопь. Однако удивление дается духу легче, чем человеку. Он не испытывает головокружения, у него не заплетаются ноги. Он способен думать, не смотря ни на что.

— Василиса мертва, — отчеканил дэйн. — Проклятый дар убил ее.

— Да, ты прав, — Глен кивнул. — Ты прав. Во всем прав. Грехобор навсегда станет чудовищем. Василиса ведьмой. Меня лучше и вправду убить. А Зария пусть остается в обители. Именно так все и должно быть. Если перестать бороться. Вот только знаешь, чем колдуны отличаются от магов? Мы хотим жить. Страстно, яростно не хотим подыхать. И там, где маг смиренно выполняет волю богов, там, где дэйн терпеливо несет свое служение, мы боремся, противостоим и иногда выживаем. Поэтому я не верю, что ничего нельзя изменить и исправить. Поэтому нацепи на рожу былое высокомерие и делай то, что задумано. Напрягись хоть ради брата, раз на всех остальных тебе плевать.

Плечи дэйна напряглись. Он с минуту буравил призрака взглядом, полным лютой ненависти, а потом вдруг сделал глубокий вдох, прикрыл глаза и глухо сказал:

— Исчезни.

А когда колдун послушался, последний Палач Аринтмы повернулся ко входу в Капитэорнолас.

Зария надевает голубое

«Не выдай себя. Только не выдай себя!» — эта, вроде бы, простая задача казалась Зарии невыполнимой! Нет, когда Глен ее об этом попросил, девушка даже фыркнула от смеха. Она?то думала, что он с таким торжественно-таинственным видом попросит ее покинуть обитель или пойти с ним в Храм. А оказалось, нужно всего лишь не показать щекочущую радость, что поселилась у наследницы лантей в душе.

— Не выдай себя, Зария. Это очень важно…

— Скажи еще раз, — вдруг попросила она.

— Это очень важно.

— Нет, не это.

— А что же? — и тут он понял, наклонился к ее покрасневшему уху и шепнул: — Зария-а-а-а…

От запястий к плечам тут же побежала волна колючих мурашек и девушка замерла, пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце.

Глен смотрел на нее с такой любовью, что сжималось сердце. В его взгляде были одновременно восхищение, желание и почти осязаемая теплота.

— Не выдам, — тихо пообещала Зария.

А потом оказалось, что не так?то это просто — вести себя, как ни в чем не бывало. Наутро девушка едва успела одеться, как в ее келью постучалась одна из сестер. Наследница лантей была уверена — никому, как и всем предыдущие дни, не будет никакого дела до того, что у нее на душе.

О-о-о, как она ошибалась. Казалось, каждая из сестер посчитала своим долгом осведомиться о ее настроении, самочувствии и ночном отдыхе. Приходилось прятать глаза, низко-низко опуская голову и занавешиваясь от мира челкой, и говорить едва слышно и скорбно, что все хорошо.

А еще Зарии казалось, будто ее счастье было таким явным, что его замечала каждая из послушниц, потому что нельзя же быть девам богини любви такими слепыми! Оказалось, можно. Ведь тихое шептание девушки, ее напускную робость и напряжение не заметил никто. Сестры забрасывали Зарию однообразными вопросами: «Как тебе спалось?», «Не устала ли ты?», «Не хочешь ли присесть?»

К полудню этот безостановочный допрос так надоел наследнице лантей, что она предпочла затаиться. Ушла глубоко-глубоко в себя и отвечала однообразно, односложно, монотонно. На удивление это успокоило послушниц, и они потихоньку отстали.

За час до вечерней службы Зарию пригласили к Матери. Та в свою очередь подвергла девушку очередному допросу и, лишь убедившись, что бедняжка едва шепчет, успокоилась. Белая женщина долго рассматривала наследницу лантей, о чем?то раздумывая. Результатами своих раздумий она осталась, по всей вероятности, довольна, потому что поднялась со скамьи и удовлетворенно сказала:

— Ты готова.

— Мы пойдем в храм Талис, матушка? — тихо спросила девушка.

— Не совсем, — настоятельница покачала головой. — В один из самых древних храмов, когда богини были едины. В нем сила нашей молитвы умножится. Закрой глаза, дитя…

…Она очнулась на холодном каменном полу. Солнечный свет косыми лучами падал откуда?то сверху, но, когда Зария вскинула глаза к потолку, то обмерла — высоко-высоко над ее головой раскинулся почерневший от времени и наполовину обрушившийся свод. Кое-где из камней проросли тонкие деревца, от огромного витража, некогда роскошного, осталась лишь железная основа, накренившаяся и искривленная. Прежде это было сердце, теперь же оно походило на смятый блин с неровными краями.

И это — Храм? Эти обрушившиеся стены, эти ворота, на которых одна створка сорвана и лежит, присыпанная пылью и обломками камней, а другая провисла на петлях и опасно накренилась… Это — священное место?